Приведем здесь несколько дневниковых записей ленинград- цев-блокадников. Прочти эти записи внимательно и подумай. По силам ли тебе выдержать такое? Только не пропускай этих строчек из дневников Сентябрь 1941 г., Юра Рябинкин: «Занятия в школе не состоялись. Неизвестно, когда будут. Продукты продают только по карточкам. Даже спички и соль... Настает голод... Завтра мне должно было бы быть 16 лет. Мне — 16 лет! Мама дала мне 5 рублей. Решил себя порадовать и купил шахматный учебник... Немцы танками прут, а нас учат бороться не танками, а связками гранат. Ну и дела!» Октябрь 1941 г., Г.А.Князев: «Сто двадцать второй день войны. Ухудшается продовольственное положение Ленинграда... На деньги купить ничего нельзя, и потому они не ценятся». Юра Рябинкин: «От голода так и скребет в животе... А ведь я сегодня все-таки пообедал... Сказывается отсутствие хлеба... Жить по такой норме я согласился бы на время, но чтобы не уменьшали норм, а ведь это обязательно будет... Зачитался романом Дюма "Графиня Монсоро" — увлекательная вещь. Мама две бутылки пива выменяла на 400 г хлеба... На фронтах положение дрянь». «Ноябрь. Теперь я мало забочусь о себе. Сплю одетым, слегка прополаскиваю разок утром лицо, рук мылом не мою, не переодеваюсь. В квартире у нас холодно, темно... Я здесь живу в голоде, холоде, среди блох... Сегодня вечером после тревоги сходил в магазин. В рукопашной схватке, в огромной тесноте, такой, что кричали, стонали, рыдали взрослые люди, удалось ценой невероятных усилий пробиться без очереди и получить 190 г сливочного масла и 500 г колбасы из конины с соей.. Хлеба дают теперь на человека 125 г в день. Как бы я поел сейчас хлеба, хлеба, хлеба. Мама говорила, что голод, который мы переживаем, хуже того, что был в 1918 г.». Декабрь, Лидия Охапкина: «Один раз на рынке-толкучке мне удалось с рук купить столярного клея. Из него тогда варили студень. Вот я тоже варила, и мы его ели... Другой раз мне удалось купить кожу свиную. Она была повкусней, но ее надо было варить долго, чтобы она размякла». Декабрь 1941 г., Юра Рябинкин: «Каждый прожитый мною день приближает меня к самоубийству... выхода нет. Тупик... Голод. Страшный голод... Какой страшный голод! Но я хочу жить!.. Я потерял свою честность... я постиг свой удел... Сегодня, возвращаясь из булочной, я взял довесок хлеба от мамы и Иры граммов в 25 и укромно съел... Я скатился в пропасть, названную полнейшим от- сутствием совести, бесчестием и позором... Я недостойный сын своей матери». «З января 1942 г.: ...Я хочу так страстно жить, веровать, чувст- вовать. Но смерть, смерть прямо в глаза... Я весь обовшивел... Что мне делать, о Господи? Я ведь умру, умру, умру, а так хочется жить, уехать, жить, жить... Нет никакой надежды». Последняя запись в дневнике Юры, 6 января: «Я совсем почти не могу ходить. Почти полное отсутствие сил... силы уходят, ухо- дят, плывут. А время тянется... О Господи, что со мной проис- ходит? И сейчас я, я, я...» Нет, Юра не умер — это был очередной голодный обморок. Умрет он позже, в эвакуации, куда попадет вместе с 900 тысячами «счастливчиков». Официально считается, что из Ленинграда и пригородов с населением 3,4 млн. человек эвакуировали к марту 1943 г. 1,7 млн., в том числе свыше 400 тыс. детей. От голода умерло 642 тыс. человек, около 17 тыс. погибло при налетах и артобстрелах. Получается, каждый второй из оставшихся... Но кто считал ленинградцев, умерших, как Юра и его мать, на Большой земле? Кто скажет, скольких детей повышвыривало во время сумасшедшей гонки по «дороге смерти» (как называли ее многие ленинградцы) через Ладогу? Скольких матери выбросили сами? Ты скажешь, такого быть не может, чтобы мать собственного ребенка... Но что мы, сытые, знаем и понимаем о себе и других людях? Послушай академика Д. С. Лихачева, пережившего блокаду. М-ские уехали из Ленинграда, бросив умирающую дочурку в больнице. Этим они спасли жизнь других своих детей. Э-мы кормили одну из дочек, а другую заморили голодом, так как иначе умерли бы обе. С-вы, весной уезжая из города, оставили на перроне вокзала свою мать привязанной к санкам... Оставляли умирающих: матерей, отцов, жен, детей, переставали кормить тех, кого "бесполезно" было кормить, выбирали, кого из близких можно спасти... Раздевали трупы на улицах, чтобы забрать у них теплые вещи для живых... Началось людоедство... Обрати внимание на нормы карточного снабжения ленинградцев . Учти, что ежедневно выдавали только хлеб, а остальные продукты отпускались раз в декаду, да и то не всегда. Керосин с сентября 1941 г. по февраль 1942 г. гражданскому населению не выдавался. Электричества не было. Не забудь: хлеб состоял на 10% из воды, на 10% из целлюлозной муки и на 30% из суррога- тов и заменителей. Ты попробуй дня три пожить так, как почти месяц жили ленинградцы с ноября по декабрь 1941 г. Тебе многое станет ясно. Д. С. Лихачев, ссылаясь на заявление работников Ленгорздравот-дела летом 1942 г., пишет, что к тому времени официально зарегистрировано 1,2 млн. смертей. На вопрос о том, были ли ленинградцы героями, академик ответил так: «Нет, это не то: они были мучениками...» Говорят, голод уравнивает всех. Не совсем. Сначала умерли пожилые мужчины, больные и ослабленные люди. Потом такие, как художник Филонов, отдавший сестре последнее, что у него было. И все время — дети, дети, дети... Это вовсе не значит, что выжившие — подонки. Кто посмеет упрекнуть блокадников, спасших ценнейшие коллекции ленинградских музеев, знаменитую коллекцию сортовых семян? Кто из нас имеет право хоть в чем-то подозревать рабочих — они же работали! Зимой на улице —30°, в цеху -25°. Но ветра же нет?! Работа- ют старики, женщины, дети. Каждый боролся за сохранение человеческого облика по- своему. Дм. Дм. Шостакович выстрадал свою знаменитую симфонию. А простая девчонка, твоя ровесница, решила в марте 42-го сделать маме подарок на день рождения. И два месяца, когда за завтраком (кипяток с сахарным песком) мать отходила к печке-буржуйке разливать «чай», девочка прятала свою долю. Триста (!) граммов сахара поставила она перед мамой на стол... И все рыдали, поровну поделив сахар. Но какая странная ситуация. Рядом с Юрой Рябинкиным живет семья начальника треста, и у них есть все: керосин, продукты, вещи. И сколько таких случаев (квартиры-то коммунальные), когда умирающие от голода люди могли отрезать у «запасливой» соседки кусочек шпика, взять десяток картофелин. И так этого было много, что соседка внимания не обращала. В осажденный Ленинград возили копчености, сгущенку, прочие деликатесы. Говорят, что секретарю Ленинградского обкома и горкома партии А. А. Жданову даже персики свежие доставляли к столу. Откормленная власть не бездействовала. Не было света, воды, радио, газет. Однако власть не только наблюдала, но и проводила аресты, разоблачала. Стоило появиться человеку с чемоданчиком, как его задерживали и проверяли. Ленинградцы оказались в двойном кольце — внутри и снаружи. Они — не зная, что Сталин не надеялся до 1942 г. на благоприятный исход войны, несмотря на то что немецкие специалисты-диетологи уверили Гитлера, что население умрет своей смертью, не может не умереть, — выжили, выстояли. Многие ленинградцы считают, что паек в декабре 41-го вырос не столько из-за подвоза хлеба, сколько по другой причине — мертвые, спасая живых, оставили им свой паек...